Академик рамн а.а. воробьев

5 февраля 2003 года исполнилось 80 лет со дня рождения и 55 лет научно-педагогической деятельности заведующего кафедрой микробиологии с вирусологией и иммунологией ММА им. И.М. Сеченова академику РАМН Анатолию Андреевичу Воробьеву . Этому знаменательному событию было посвящено Торжественное заседание Ученого совета медико-профилактического факультета ММА им. И.М. Сеченова. Казалось, что огромная аудитория анатомического корпуса не сможет вместить всех гостей. Поздравить юбиляра пришли его ученики, соратники, представители министерств и ведомств: Министерства здравоохранения Российской Федерации, Министерства промышленности, науки и новых технологий, Министерства обороны, Российской академии медицинских наук, Госсанэпиднадзора.

Открыл Торжественное заседание своей приветственной речью ректор Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова академик РАН и РАМН, профессор М.А. Пальцев.

Почетная роль ведущего Торжественного заседания была возложена на Первого заместителя Министра здравоохранения РФ, академика РАМН Г.Г. Онищенко.

"О творческом и жизненном пути академика РАМН, профессора А.А. Воробьева" - так называлось выступление декана Медико-профилактического факультета, профессора Ю.В. Несвижского.

Анатолий Андреевич Воробьев родился 5 февраля 1923 года в городе Курганный Краснодарского края. Окончил Военно - морскую медицинскую академию в г. Ленинграде (1945 г.), адъюнктуру по кафедре физической и коллоидной химии (1948-1951 гг.) этой же академии. Затем работал в НИИ МО СССР и министерстве микробиологической и медицинской промышленности СССР на различных должностях. В настоящее время заведует кафедрой микробиологии с вирусологией и иммунологией Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова.

Заслуженный деятель науки РФ, трижды Лауреат Государственных премий СССР и РФ, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор медицинской службы, награжден 4 орденами и 19 медалями.

Будучи врачом по образованию, А.А. Воробьев прошел хорошую научно-организационную школу. Большую роль в формировании А.А. Воробьева как иммунолога и микробиолога сыграли выдающийся отечественный иммунолог академик АМН СССР П.Ф. Здродовский, микробиолог академик АМН СССР Г.В. Выгодчиков, вирусолог профессор А.Т. Кравченко и иммунохимик профессор А.В. Маркович.

Успеху в научной и научно-организационной деятельности А.А. Воробьева способствовали творческие и рабочие контакты с крупными учеными страны: академиками А.П. Александровым, Ю.А. Овчинниковым, А.А. Баевым, Р.В. Петровым, М.А. Пальцевым, Е.Д. Свердловым, а также академиками АМН СССР и РАМН Е.И. Смирновым, П.Н. Бургасовым. В.И. Покровским, Н.П. Бочковым, В.М. Ждановым, Н.Ф. Измеровым, Д.С. Саркисовым, В.А. Тутельяном, К.В. Судаковым, Н.Н.Бажановым, И.П. Ашмариным, Б.Ф. Семеновым, Р.М. Хаитовым, Г.И. Румянцевым, М.Г. Шандалой и многими другими.

А.А. Воробьев принимал активное участие в реализации решений Правительства СССР по развитию в нашей стране молекулярной биологии, генетики и генной инженерии, биотехнологии, иммунологии и микробиологии. Возглавляя крупные научные коллективы в НИИ МО СССР, науку в ГУ “Биопрепарат”, он непосредственно руководил созданием и формированием научных центров, институтов, лабораторий, подготовкой и расстановкой научных кадров, определением тематики, разработкой программ, координацией исследований с другими ведомствами и т.д.

Труды академика РАМН Воробьева А.А. и его школы внесли существенный вклад в развитие и становление современной иммунологии и микробиологии. Это стало возможным благодаря таланту, трудолюбию, организаторским способностям и разносторонним фундаментальным знаниям А.А. Воробьева. Под руководством А.А. Воробьева и при его участии были решены многие важные фундаментальные и прикладные проблемы иммунологии, микробиологии и биотехнологии, а также теории практики естествознания. В частности:

А.А. Воробьев внес большой вклад в совершенствование учебного процесса при преподавании микробиологии и иммунологии в Медвузах. Под его руководством переработана программа преподавания, написано три учебника, создан компьютерный атлас по микробиологии и иммунологии, многие учебные пособия, внедрена в преподавание рейтинговая система оценки знаний.

А.А. Воробьев создал школу, воспитал плеяду крупных ученых в области иммунологии и микробиологии. Под его руководством защищено 29 докторских и 35 кандидатских диссертаций.

А.А. Воробьев постоянно выступает с программными докладами по иммунологии, микробиологии, биотехнологии на международных и Российских конференциях, сессиях АМН, в печати, на телевидении.

А.А. Воробьев имеет большое литературное наследие; им опубликовано более 500 научных работ, из них 25 книг, учебников, учебных пособий, 24 авторских свидетельств на изобретения, патенты РФ и Литвы.

Деятельность А.А. Воробьева высоко оценена Правительством РФ и научной общественностью. Ему за решение крупных научных проблем трижды присуждались Государственные премии СССР и РФ, именные премии им. Н.Ф. Гамалеи РАМН, им. М.П. Чумакова РАМНТ и др., он удостоен звания “Заслуженный деятель науки РФ”, награжден 4 орденами: “Отечественной войны I степени”, “Трудового красного знамени”, двумя орденами “Красной звезды”, а также 19 медалями. За вклад в обороноспособность страны ему присвоено звание генерал-майора медицинской службы.

А.А. Воробьев – участник Великой Отечественной войны, участвовал в обороне Ленинграда в 1941 г.

А.А. Воробьев полон сил и энергии, его творческая, педагогическая и научно-организационная деятельность продолжается.

Михаил Виноградов ,
руководитель пресс-центра
медико-профилактического факультета
ММА им. И.М. Сеченова.

Андрей Иванович Воробьёв (род. 1928) — российский учёный-гематолог, академик РАН и РАМН, профессор, доктор медицинских наук, директор НИИ гематологии и интенсивной терапии, руководитель кафедры гематологии и интенсивной терапии Российской медицинской академии последипломного образования (РМАПО). Первый министр здравоохранения Российской Федерации в 1991-1992 гг. Ниже размещен текст его интервью , которое он дал корреспонденту журнала «Нескучный сад» Леониду Виноградову в 2007 году. Однако поднятые им проблемы до сих пор не утратили своей актуальности. Больше материалов об Андрее Воробьеве можно найти на его персональном сайте: www.aivorobiev.ru .

- Андрей Иванович, любое ли вмешательство Церкви в общественную жизнь вы считаете недопустимым?

Не в общественную, а в государственную. У нас до революции Церковь была государственной, и, где-то начиная с 1991-1992 годов, вновь стала внедряться в государство. Это унизительно для Церкви, отталкивает от нее людей. Зачем? У государства свои интересы. Все попытки религии влезать во власть, в государственные учреждения заканчивались огромной кровью: Варфоломеевская ночь, крестовые походы, сожжения… А потом уничтожали самих религиозных служителей. Зачем Церковь освящает банк? Банк никогда не был другом человека. Это банки устроили дефолт и не вернули людям деньги. Бедным людям. Нечего там делать Церкви. У меня нет противостояния с Церковью. Я вырос в религиозной семье, воспитан в русской культуре, часть которой - Православная Церковь. Но я убежденный атеист. Как врач я не могу не быть атеистом.

При епархиальной комиссии города Москвы по церковной социальной деятельности есть служба помощи бездомным, зимой работает ночной автобус «Милосердие» (единственный в Москве). Сотрудники службы спасают тысячи замерзающих на улице, при необходимости устраивают их в больницы и приюты, помогают с документами, билетами на родину, стараются помочь с работой (хотя признают, что большинство бездомных не настроено на социализацию). Что плохого в таком участии Церкви в жизни общества?

Ради Бога, участвуйте. Но помните, что когда речь идет о сотнях тысяч людей, никакая благотворительность не поможет. Полмиллиона беспризорных, поток беженцев из искусственно отделенных республик на совести нашего государства. Нельзя перекладывать вину государства на население. Не может в XXI веке быть ни беспризорных, ни бездомных. Если немец приехал в Россию что-то строить по просьбе Ивана IV, его потомок сегодня (через пять веков!) может вернуться в Германию, и ему как немцу будут предоставлены жилье и работа. А мы своих людей, вынужденных бежать из республик, не устраиваем, бросаем на произвол судьбы. Почему они должны платить деньги, которых у них, конечно, нет, на строительство нового жилья?

У нас пустует, умирает провинция. Так поднимайте ее! Деньги есть, только надо на них не небоскребы в Москве строить, а жилье в провинции для граждан из бывших республик. Государство обязано вмешаться. Что может здесь сделать Церковь? Обращать внимание на бессовестное отношение государства к собственным гражданам. Что же вы помалкиваете? Мы пишем, а вы где? Мы живем в христианскую эру, и это не случайное название. Оно принято человечеством как понятие о новых моральных ценностях, провозглашенных в Нагорной проповеди. Мне глубоко безразлично, когда и где она написана, но это гениальный документ, который определяет порядок жизни на планете для верующих и неверующих, православных, католиков, лютеран, мусульман.

Христианские ценности - основа для написания законов, правил поведения, взаимоотношения людей. И вот на них должна обращать внимание Церковь (я не люблю нажим на слово «православная» - есть христианство, а настаивание на исключительности, традиционности православия всегда приводит к разладу). На то, как эти ценности попираются. Но как раз на это Церковь внимания не обращает. Церковь согласна с властью там, где должна быть против. А служба помощи бездомным? По-моему, это вид участия там, где ничего не делается. Я как врач обязан потребовать от государства бесплатной помощи для больных, потому что они не могут заплатить. И если с них требуют деньги, это организованное убийство.

- Если мне память не изменяет, лет 10 назад вы в программе у Познера выступали против эвтаназии?

Нет, память вам не изменяет.

Этой весной тема опять всплыла. В Интернете появилось сообщение, что в Совете Федерации готовится закон о легализации эвтаназии, началось массовое обсуждение. Естественно, многие священники и православные миряне высказались на эту тему. Должно ли, на ваш взгляд, общество прислушиваться к мнению Церкви об эвтаназии?

Есть вещи, которые неприлично даже обсуждать. Нельзя ставить под сомнение основы нашей культуры. Сказано: не убий. Давайте будем два тысячелетия спорить, правильно это или неправильно, в каких случаях все-таки можно убивать? Не нужен этот разговор. Можно ли в исключительных случаях применять смертную казнь? Нельзя! Хотя бы потому, что это самый надежный способ сокрыть преступление: подставили кого-то, сфабриковали дело и закрыли. Вот в Голландии разрешена эвтаназия. Ну и что? Голландия торгует женщинами. Вы были в Амстердаме? Видели витрины, на которых выставляют полуголых женщин? Там и наркотики легально продаются. Эвтаназия недопустима, и это не подлежит обсуждению. Любые аргументы «за» ошибочны. Мы регулярно оживляем людей, у которых все остановилось - не работает сердце, не работают легкие, мозг «прямой».

Если я вам покажу объемы саркомной опухоли, которые дают 90-процентную излечимость при условиях грамотного и надежного подхода, то у вас язык не повернется спросить про кого-то: а если он хочет умереть? Хочет, потому что не знает пути излечения. Церковь должна на это отреагировать резко и коротко. А подробно обсуждать эту тему неприлично. Как и многие другие. Есть общечеловеческие ценности, которые вообще не могут быть предметом научного анализа. Не лжесвидетельствуй. Почему? Ну давайте будем болтать на эту тему! По-моему, и так все ясно. Чти отца и мать. Тоже кто-то скажет: а в Америке дети с 18 лет становятся независимыми и родителям не помогают. Что мне Америка? Она только недавно от суда Линча отказалась. У нас такая культура великая, а мне Америку в пример приводят. Есть моральный кодекс, и не нужно его подвергать бесконечному обсуждению. Может быть, насчет прелюбодеяния затеем дискуссию?

А как вы относитесь к обращению католических епископов Литвы к литовскому министру здравоохранения? Они озабочены, что по распоряжению Минздрава Литвы будущие студенты-медики, желающие получить специальность акушера-гинеколога, должны уметь делать аборты?

Аборт - не социальный, а медицинский вопрос. Это медицинская проблема, Церковь здесь ничего не может сказать, кроме как провозглашать пустопорожние фразы, что если жизнь зачата, то это будет убийством. Допустим, человек болен, у него СПИД, и он может заразить невинное дитя, сделать его уродом! Если беременна женщина после 30 (а особенно после 40), то есть вероятность, что одна хромосома у нее не разойдется. И она будет беременна не человеком, а дауном, у которого 47 хромосом вместо 46. Он родится уродом. Зачем урода рожать? Сегодня мы можем по анализу клеток крови плода, циркулирующих в крови матери, определить, что у нее в утробе урод. В крайнем случае, я могу взять из околоплодного мешка воду. Там есть клетки плода, и по ним определю. Я могу предупредить рождение многих уродов и таким образом избавить от них людей, а их самих -- от того, чтобы быть уродами. Я могу дать определение человека. Человек -- это 46 хромосом. Пойдите в тюрьму, посмотрите. Знаете, какой там процент уродов? 10 процентов. Вы пойдите к юристам, которые заключенных держат в собачьих условиях, вот где место Церкви!

- Церковь в тюрьму ходит.

Ходит, но плохо. Если в тюрьме есть пытки, значит, Церкви там нет. Если до сих пор в мире сохранилось понятие «русская тюрьма» как понятие ужаса, значит, Церкви там нет.

- Люди с синдромом Дауна преступниками не становятся, у них вообще нет агрессии.

С синдромом Дауна не становятся. А с дополнительной икс-хромосомой становятся. Среди повторных убийц очень высок процент лишних хромосом. Это не совсем люди, они не могут отвечать за свои поступки. Я предлагал на совместных с Минюстом заседаниях: давайте, мы будем определять хромосомный набор у особо тяжких преступников. И покажем, что вы относитесь к ним, как к людям, а они не совсем люди. Их нельзя выпускать за стены изоляции. Им место не в тюрьме, а в человеческом, но - изоляторе. Но их и бесполезно судить по нашим законам, они другие. У них другой набор хромосом. Когда Церковь лезет в аборты, это ошибка. Это тяжелый медицинский вопрос, сюда без образования носа нельзя совать. А лезут с этическими проблемами. Женщина пришла к врачу -- оставьте их наедине. Представьте, я приду на службу… А я, хоть и атеист, люблю в церкви бывать, правда, последнее время чаще бываю там по грустным поводам. Так вот, приду, а там дьячок так за упокой читает, что хочется пинка ему дать. Но если я вылезу учить его, как читать заупокойную молитву, мне скажут: у тебя больница, там и работай. Чего лезть в чужие дела?

Верующие с этим никогда не согласятся. Но что бы ни думали врачи об абортах, биоэтика сегодня в медицинских вузах - обязательный предмет. И в некоторых вузах ее преподают православные люди, иногда даже священнослужители. Как вы к этому относитесь?

Преподавать медицинскую этику может только очень крупный врач. В том, что ее не может преподавать священник, у меня сомнений нет. Нужны профессиональные знания. Я со священниками не обсуждаю ни вопросы жизни и смерти, ни оказание мной помощи больному, ни характер помощи. Им нет места в моей работе. Мы говорим на разных языках. Поднимитесь ко мне в отделение, почти на всех столиках найдете иконки. Моего авторитета хватит, чтобы перекрыть эти иконки. Но всегда найдется человек, который верит в Промысел Божий. А, извините, верить надо в противоопухолевые препараты.

- Среди ваших пациентов наверняка есть верующие. Если кто-то захочет, чтобы к нему пришел священник…

В рясе, в шапке, в верхней одежде вход в стационар запрещен. Не пущу. Об этом все предупреждены, и ко мне не ходят. Иди домой и приглашай кого хочешь.

- Но у вас же тяжелые больные. Если человек допускает, что может не вернуться домой и хочет исповедоваться?..

Зачем здесь нужен священник, если тут больные лежат? Вы не знаете, что встреча с попом в народе считается несчастьем? Не буду я, ублажая одного больного, приносить неприятности целому отделению. Если священник умен, он может прийти к больному в приемные часы как посетитель. Не в рясе, без креста. И исповедуй, сколько тебе вздумается.

Андрей Иванович, наверное, для вас как материалиста суеверие не менее странная вещь, чем вера в Бога. Почему же вы не считаетесь с одной странностью пациентов, но считаетесь с другой?

Ну зачем насиловать людей? Сам я не считаю встречу со священником плохой приметой. У меня к ним очень хорошее отношение. Я в основном встречал хороших священнослужителей. Но здесь больница, здесь им делать нечего.

Фото: Валентин Кузьмин / Фотохроника ТАСС

Мой отец родился в семье научных работников, связанных с медициной. Мой дед, Иван Иванович, воевал в Гражданскую войну, затем работал на кафедре физиологии в Первом медицинском институте. В годы террора был расстрелян. Бабушка, Мария Самуиловна Кизильштейн, служила в Институте питания, была арестована и провела 20 лет в лагерях.

Вырос отец благодаря любви и теплу окружающих. Школьные годы провел в детском доме в Пермском крае. Школу окончил с опозданием, но с золотой медалью.

Поступил в Первый медицинский институт. В институте женился на Инне Павловне Коломойцевой, чья судьба была похожа как две капли воды на его собственную. После окончания в 1953 году института отца распределили в Волоколамск, где он одновременно работал терапевтом, акушером, педиатром и… патологоанатомом. Молодой доктор впервые в стране провел обменное переливание крови при гемолитической желтухе новорожденных. С этого начался путь отца как гематолога: его представили Иосифу Абрамовичу Кассирскому. Так он оказался на кафедре Института усовершенствования врачей, возглавляемой этим блестящим клиницистом, поступил в ординатуру. После переезда в Москву, в 1958 году, родился я.

В ходе научных исследований в начале 60-х отец обнаружил появление популяции измененных эритроцитов при различных анемиях, что позднее стало основанием гипотезы о шунтовом кроветворении и разработки оригинальной методики исследования уровня гемоглобина в крови.

В середине 60-х отец прибыл «послом мира» в только-только появившееся тогда независимое государство Кувейт, где несколько месяцев строил медицину молодой страны. Шейхи, бедуины, морские ежи, нефть в пустыне, верблюды — все это было как в сказке.

Вернувшись в Москву, он уходит с кафедры руководить клиникой в Институт биофизики. Отец с коллегами занимались радиационной медициной, диагностикой и лечением острой лучевой болезни. В институте появилось абсолютно новое и оригинальное решение по биологической дозиметрии, позволяющее оценить дозу радиации, воздействующую не только на организм в целом, но даже на отдельные его участки.

На рубеже 70-х годов произошло значимое событие в гематологии страны: коллектив под руководством отца вылечил первого ребенка с острым лейкозом. Возможность излечения была озвучена на международной конференции, в СССР «старые врачи» на этот прорыв отреагировали с угрюмым недоверием: мало ли что там говорят иностранцы… Но попробовали комбинацию нескольких цитостатиков… — и получилось! Что означало излечение не менее половины детей с этой абсолютно смертельной ранее патологией.

В 1971 году, после смерти Учителя — И.А. Кассирского, — отец возглавил кафедру и ее выдающийся коллектив.

Отец был консультантом 4-го Главного управления Минздрава СССР, возглавляемого Евгением Чазовым, но о своих высокопоставленных пациентах никогда не рассказывал, хотя некоторые сведения просочились. Драматичным было лечение в 1978 году президента Алжира Бумедьена. Он заболел во время визита в Москву, но, почувствовав себя лучше, улетел домой в сопровождении бригады лечивших его советских врачей. Бригаду возглавил А.И. Воробьев. В полете состояние президента ухудшилось, он потерял сознание. Советские медики, которых консультировали коллеги со всего мира, месяц боролись за спасение его жизни. Безуспешно.

Через несколько лет случился Чернобыль. Отец возглавил всю медицинскую часть оказания помощи пострадавшим. Организовывал прием и интенсивную терапию облученных пожарных (а им, кроме антибиотиков и стерильных условий, требовалось огромное количество донорских тромбоцитов, которые тогда умел заготавливать только коллектив, которым руководил отец). В 7-й городской больнице Москвы был организован пункт приема беженцев из Припяти, Чернобыля, других районов, оказавшихся в зоне поражения. Тогда в полной мере и пригодилась биологическая дозиметрия.

А вскоре произошло землетрясение в Армении. К этому моменту отец уже был директором Института гематологии (позже — Гематологический научный центр). Из сотрудников института была сформирована бригада специалистов, которая вместе с автопоездом по заготовке донорской крови отправилась в Армению. Там блестяще были реализованы наши наработки по интенсивной терапии при синдроме длительного сдавливания. Сотни пострадавших остались живы благодаря этой методике.

В августе 1991 года отец открыто выступил против путча. Помог случай: мой друг, Сергей Фонтон, работал на радиостанции «Эхо Москвы», и мне удалось передать ему интервью отца, записанное на даче на магнитофон. А вскоре папе предложили возглавить Министерство здравоохранения новой страны. Связаны или нет два эти события — судить трудно, но и исключить нельзя.

Отец руководил министерством недолго — меньше года. Эта глава его жизни мало описана и оценена. Конечно, повестка дня версталась на ходу. Мало того что рухнул Советский Союз, еще и был принят закон РСФСР, радикально меняющий структуру и функции здравоохранения, — закон о медицинском страховании граждан. Его положения противоречили внутренним «социалистическим» установкам министра на бесплатную и общедоступную медицинскую помощь, вводили капиталистические отношения в эту чувствительную сферу. Тем не менее были подготовлены постановление правительства по введению медицинского страхования и соответствующий приказ Минздрава. Этот приказ вводил понятия лицензирования медицинской деятельности и аккредитации медицинских организаций.

Приказы рождались непросто. Как пример — приказ №41 о предоставлении статуса юридического лица аптекам. В проекте этого документа были и медицинские организации, и станции переливания крови. Но на этапе согласования две последние позиции исчезли. До сих пор кризис отечественной медицины связан с этим важнейшим изъятием: фармацевтическая служба развивалась, медицинская — деградировала, оставаясь винтиком в бюрократической системе.

После ухода с поста министра отец вернулся к работе в институте. Продолжилось развитие двух глобальных направлений: лечение опухолей крови и создание современной интенсивной терапии. В первом направлении огромную роль сыграли новые противоопухолевые препараты, которые оказали радикальное влияние на ранее не поддававшиеся терапии заболевания и применение новых схем полихимиотерапии для новых болезней. Впервые в мировой практике удалось добиться излечения 80% некоторых опухолей лимфатической системы — результат, не достигнутый в мире до сих пор.

Интенсивная терапия нанизывалась на учение о ДВС-синдроме (диссеминированное внутрисосудистое свертывание крови). Это магистральное направление позволило снизить в стране материнскую смертность от кровотечений, оказать помощь тяжелейшим пострадавшим в Беслане. Удивительно, что ученики и последователи Воробьева почему-то крайне негативно относились к его идеям и теоретическим обоснованиям в этой сфере, хотя получали поразительные по эффективности результаты.

Еще в бытность министром здравоохранения отец выдвинул идею и довел ее до постановления правительства (принятого, но таинственно пропавшего) о передаче «тюремной» медицины в ведение медицины гражданской. Собственно, на следующий день после этого заседания правительства его и сняли с должности.

Наверное, последним гражданским подвигом академика Воробьева стало дело его ученицы Елены Мисюриной в 2018 году. Ее неправомерно осудили за нанесение повреждений, повлекших смерть больного. Уже тяжелобольной, парализованный, отец все-таки добрался до суда, чтобы выступить на нем свидетелем. Но его доводы — специалиста мирового класса — не просто не были услышаны. Прокурор пытался выяснить у отца номер квартиры, где он был прописан. Но дело в том, что отец более 15 лет в этой квартире не жил, поэтому и ее номера не помнил. И на таком вот основании суд пришел к выводу о недееспособности свидетеля. Этого публичного унижения отец не вынес: у него развились тяжелые нарушения мозговой деятельности, он практически перестал ходить, читать и писать. Тем не менее дело Мисюриной было направлено на новое рассмотрение, а сама она освобождена из-под стражи.

«Врач подобен Богу» — это изречение Гиппократа было для отца жизненным кредо. Увы, общество наше забыло об этой заповеди.

Павел Воробьев —
специально для «Новой»

Дорогой Андрей Иванович!
Примите наши поздравления с замечательной годовщиной.
«Новая газета»

Врач эпохи
О книге: «Академик Андрей Воробьёв. "Я – насквозь советский человек"»

Я играю один на один со смертью, она стоит сбоку,

а он, больной – против меня. Кто кого? Вот и всё.

Передо мною раскрыта необычайная во многих отношениях книга, и задача моя, как рецензента, тоже необычна. Вопреки полемическому в сегодняшней исторической ситуации титулу, героем повествования, прежде всего, является замечательный, можно сказать великий врач . Безусловно, Андрей Иванович Воробьёв (в дальнейшем для краткости АИ) имеет ясные и ярко выраженные политико-экономические воззрения, которые можно с таким же темпераментом разделять или не разделять, но величие его врачебной личности не вызовет сомнений у самых непримиримых противников воробьёвской политической философии.

Обложка книги «Академик Андрей Воробьёв. "Я – насквозь советский человек"»

Поскольку книга, к сожалению, мало доступна, я буду обширно цитировать страницы, вызвавшие мой особый интерес, разумеется, не претендуя на полноту. В ограниченном пространстве этой статьи невозможно адекватно передать содержание огромного, почти в тысячу страниц тома, события необъятной жизни и деятельности такой фигуры, как А.И. Воробьёв. Надеюсь, читатель простит некоторые пересечения и повторения, неизбежные при цитированиях.

Подробные материалы о жизни и деятельности А.И. Воробьёва можно найти на персональном сайте http://aivorobiev.ru/ . Там же размещены его многочисленные научные труды – подлинный клад для специалистов. Социально-политические воззрения АИ, включая взгляд на новейшую историю России, изложены в ряде его газетных и журнальных публикаций и, особенно, в книге «К годовщине великого октября, 1917-2007» , также размещённой на сайте.

Академик Российской академии наук, академик Российской академии медицинских наук, директор Гематологического научного центра (ГНЦ) Андрей Иванович Воробьёв является крупнейшим современным гематологом, ведущим учёным и практическим врачом в области теории кроветворения и болезней крови, в развитии новейших методов лечения этих болезней. Разработанные под руководством АИ методики лечения опухолей крови спасли жизнь десяткам тысяч больных, которые в прошлом были бы обречены.

Развитие атомной промышленности, атомного флота во всём мире сопровождалось авариями и катастрофами с облучениями людей. Долгие годы информация о таких трагедиях была глубоко засекречена. Вспоминаю закрытое комсомольское собрание в Вычислительном центре АН СССР. Секретарь райкома восторженно (!) рассказывал (предупредив, что его рассказ – акт особенного доверия к нам, учёным) об аварии ядерного реактора на подводной лодке. О том, как несколько комсомольцев вошли в реакторный отсек, зная, что умрут. Они починили реактор и умерли. Лодка не была потеряна. О причинах катастрофы, о мерах по предупреждению подобных несчастий в будущем – ни звука. Скорее всего, имелась в виду атомная подводная лодка К-19. Этой трагедии посвящён известный на Западе фильм , наверняка содержащий серьёзные фактические ошибки, но сделанный с огромным уважением к героям-морякам. Пока румяные комсомольские вожди вещали с трибун, медики пытались спасти поступавших к ним пострадавших. Страшная вещь – лучевая болезнь. Порою человек чувствует себя хорошо, смеётся, ходит по палате. Ему даже становится лучше. Но врач уже знает: на такой-то день появятся язвы, на такой-то день откажут такие-то органы, разовьётся воспаление лёгких, кишечника и, наконец, – смерть. Уже как избавление от безмерных мучений. Никакие фильмы ужасов не сравнятся с профессиональными описаниями течения этой болезни…

Андрей Иванович – пионер в исследовании природы радиационных поражений и стратегии лечения лучевой болезни. Разработанный им и коллективом его сотрудников метод биологической дозиметрии, в сочетании с новыми схемами терапии сыграл особую роль в спасении жизней после Чернобыльской катастрофы. Некоторые случаи радиационных поражений, считавшиеся ранее безнадёжными, стали поддаваться лечению. Об этом и о многом другом можно прочесть в книге «До и после Чернобыля. Взгляд врача», написанной АИ в соавторстве с сыном Павлом . Жаль, что эта редкая книга недоступна в Интернете. Её материалы частично использованы в томе, о котором я сейчас пишу.

Обложка книги «До и после Чернобыля. Взгляд врача»

В ходе борьбы за жизнь пострадавших в чернобыльской катастрофе Андрей Иванович и американский доктор Роберт Гейл (Robert Gale ) совершили настоящий врачебный и человеческий подвиг. Приведу обширную цитату.

«При лечении агранулоцитоза определённое место занимает вещество, стимулирующее превращение родоначальных (стволовых) кроветворных клеток в гранулоциты и макрофаги. Его сокращённо обозначают ГМ КСФ (гранулоцитарно-макрофагальный колониестимулирующий фактор). Когда произошла чернобыльская катастрофа, в нашей стране этого лечебного препарата не было. Но он уже был в США и прошёл там все предварительные испытания, но не был допущен для применения у людей. У нас в 6-й больнице тогда находилось трое больных с глубоким агранулоцитозом. У них началось воспаление лёгких, которое не удавалось остановить никакими антибиотиками. Тогда А.И. Воробьёв обратился за помощью к доктору Роберту Гейлу. Этот замечательный врач и человек вызвался приехать в СССР сразу же после Чернобыльского взрыва. Поколебавшись, Политбюро разрешило ему приехать в чернобыльскую зону.

Р. Гейл и А. Воробьёв испытывают новый препарат на себе

Гейл работал в тесном контакте с А.И. Воробьёвым и другими советскими врачами. А.И. Воробьёв сказал Р. Гейлу, что спасти этих больных можно попытаться только с помощью ГМ КСФ. Токсичность препарата была уже проверена в США на животных, а возможную токсичность на человеке вызвался проверить на себе сам Андрей Иванович.

" Гейл предложение быстро подхватил, но оговорил, что на себе проверять препарат мы будем оба. <…> Официальный путь <получить разрешение на применение препарата > был отрезан: либо спасать больных, либо выполнять все формальности, затягивающиеся иногда на годы. Тогда я воспользовался теми полномочиями члена Правительственной комиссии, которые позволяли принимать экстраординарные решения, продиктованные обстановкой. <…> Р. Гейл запросил препарат, он был немедленно доставлен. Как и договорились, сначала его ввели мне. Никаких неприятных ощущений. Но, учитывая возможные реакции в виде снижения артериального давления, принял горизонтальное положение. И вдруг через несколько минут возникли, и стали быстро нарастать сильнейшие, потом почти нестерпимые боли в крестце. <…> Ничего понять не могу. <…> Ввели в вену морфий. Через несколько минут всё прошло, как будто ничего и не было. Спустя несколько лет в описаниях возможных осложнений от этого препарата такой болевой эффект был отмечен. Встречается он очень редко. Но мы тогда о нём не знали. Что делать? <…> В качестве второго испытуемого «кролика» лёг Р. Гейл. Ему ввели препарат, и никаких болевых ощущений не было.

В должной дозе <значительно меньшей, чем при испытании на себе > ввели ГМ КСФ больным. <…> Реакций на введение не заметили. Один из трёх этих больных в течение очень короткого срока погиб от прогрессировавшего воспаления лёгких. Двое восстановили кроветворение и выздоровели. <…> А сейчас ГМ КСФ вошёл в качестве очень важного средства в список препаратов, используемых при трансплантации костного мозга. <…> Весьма вероятно, что в будущем врач обнаружит, что верхний предел, когда ещё можно спасти больного, будет не 600 рад, а выше"» (стр. 678-679 ).

Вот такими простыми, я бы сказал, ежедневными словами, АИ рассказывает об эксперименте над самим собой с отнюдь не ясным исходом.

Развитые АИ методы оказались крайне эффективными в спасении пациентов с обширными травмами. При любой крупной беде в недавней истории СССР и России Андрей Иванович устремлялся со своими сотрудниками на помощь. В упомянутой чернобыльской книге подробно описывается работа бригады АИ в экстремальных условиях в Армении сразу после землетрясения 1988 г. Из недавних событий можно упомянуть трагедию Беслана…

Продвижение новых идей в науке редко обходится без борьбы, персональных коллизий. Причём далеко не всегда приходится сражаться с бездушными бюрократами. Порою по другую сторону баррикад оказываются уважаемые коллеги. Мне не раз приходилось удивляться остроте дискуссий по проблемам оснований математики, казалось бы, науки абстрактной, не располагающей к эмоциям. Но это именно «казалось бы». Поразительно, до какой степени по-разному, чуть ли не противоположно понимали математическую истину великие учёные, равно одушевлённые любовью к своей науке! Что же говорить о медицине, когда речь идёт буквально о «быть или не быть» живому (пока что) человеку!

На учёном совете, 5 апреля 2005 г. Андрей Иванович вспоминал :

«В 1972 г. мы прочитали первую публикацию по лечению острого лейкоза. Вам это даже представить трудно, если тогда из ста больных сто умирало, из тысячи – тысяча, из миллиона – миллион. А в 1972 г. грянул гром: французы и американцы сделали программу, жёсткую, трудную по лечению острого лейкоза, и половина детей выздоравливала. Я узнал об этой программе из рук в руки, в Париже, от автора, величайшего гематолога – Жана Бернара [Jean Bernard – Б.К.]. Приезжаю в Москву, домой, иду к своему учителю, Иосифу Абрамовичу Кассирскому и, как идиот, говорю: "Иосиф Абрамович, Бернар говорит, что они вылечивают или надеются вылечить половину больных детей с острым лейкозом. Всё-таки, он порядочный трепло". Кассирский говорит: "Ну, Андрей Иванович, ну, конечно, он хороший учёный, но болтун. Ну, француз, что с него взять".

И мы опоздали из-за того, что один молодой дурак другому старому, не могу сказать, что дураку, но доверчивому человеку, плохо сообщил то, что надо было понять. Это было невероятно, почти так, как если бы мне сказали, что построили лестницу на Луну, и, знаете, ничего, вскарабкались. Так для меня представлялось излечение острого лейкоза. А тогда Бернар мне рассказал программу лечения. Я рассказываю это, может быть в 20-й или 50-й раз. Когда мы всё это узнали и поняли, мы с покойной Мариной Давыдовной [Бриллиант – Б.К.] всё бросили на это. На нас кричали, топали ногами – никто не верил. Даже нашлась одна дура, которая говорила: "Андрей Иванович, ну, это всё-таки происки международного империализма". Я ей говорю: "Да им больше делать нечего"…

Кто орал? Педиатры во главе с Наташей Кисляк, моей хорошей знакомой. Орали, что это враньё всё, от начала до конца. Вы думаете, это был месяц, два, год? Продолжалось несколько лет, когда педиатры категорически не принимали терапию острого лимфобластного лейкоза детей. Потому что психологию изменить очень непросто. Они были искренне уверены, что мы лжём, что никаких выздоровлений не бывает. Ни один педиатр близко не подпускал эту информацию к детям. А в это время вылечивали мы – в Москве, Менделеев – в Петрозаводске. А сегодня всё наоборот и все наоборот. Институт детской гематологии скакнул вперёд, у нас всё продолжено, но это всё-таки другая психология. И основные закономерности были сформулированы тогда. <…>

С тех пор прошли десятилетия, и количество видов излечимых лейкозов невероятно возросло, почти все в том или ином проценте. Понимаете, ведь речь идёт об опухолях, которые от начала генерализованы, которые возникли из клетки, способной имплантироваться почти всюду. Это ведь вам не рак! Рак ограничено им плантабелен, а стволовая клетка границ не знает. И, тем не менее, мы вырвали из рук смерти детский лимфобластный лейкоз – это самый тяжёлый. Острый промиелоцитарный лейкоз вообще аналогов не имел, он уносил жизнь человеческую в считанные дни. Его называли: молниеносная форма острого лейкоза – 80 % выздоровлений теперь! Это же фантастика. И вот мы шаг за шагом врываемся в святая-святых смерти или смертельной патологии. Сначала в единичных наблюдениях, потом – в какой-то группировке, а потом выясняется, что мы управляем процессом. Вот и всё» (стр. 123-125).

Ещё одной стороной деятельности АИ было лечение руководителей государства. Консилиумы порой приобретали драматический характер, ответственность – колоссальна. Имею здесь в виду ответственность в прямом, юридическом смысле слова. С точки зрения моральной для врача любой пациент одинаково важен. Но в случае болезни и смерти президента Алжира Бумедьена (1978 г.) речь вообще шла о прямой опасности для жизни медиков.

Рассказывает Павел Андреевич Воробьёв :

«Вокруг разгорался политический скандал, в Алжире готовился переворот, делёжка власти. У отца было впечатление, что приставленный к нему круглые сутки охранник по совместительству может выступить и киллером. Если будет приказ. Почему-то ночью отец лазил через забор на территорию советского посольства, так как днём официально он туда попасть не мог – охрана не пускала. А ночью был более расположенный охранник, допустивший "утечку".

Вот рассказ Армена Артаваздовича Бунятяна, крупнейшего нашего реаниматолога-анестезиолога, характеризующего обстановку. Он дежурил в последнюю ночь президента в реанимационном зале вместе с французским реаниматологом. И вот, когда финиш уже был близко, к нему подошёл охранник и сказал, что в зале, где постоянно находятся будущая вдова Президента и его личные телохранители "бедуины" – почему "бедуины" – не знаю, может, для красного словца – выведен монитор с симулятором сердечной деятельности. Они по нему следят, жив ли Бумедьен ещё. Когда он умрёт, надо переключить монитор на симулятор, а самим уходить в дальнюю дверь в конце зала. А то в горе "бедуины" могут и пострелять, они все в автоматах и их поведение мало предсказуемо. Так и сделали. Армен Артаваздович спросил француза, знает ли тот Интернационал. Чтобы отступать с песней на устах. Тот знал только Марсельезу, но баррикады строить было не из чего. Сошлись, что один, если что, будет петь Интернационал, а второй – Марсельезу, авось пронесёт. Стрельбы не было.

"Вообще, – добавляет Бунятян – у него, наверное, СПИД был, тогда про такую болезнь не знали"» (стр. 129-130).

Признаюсь, что пишу эту рецензию с особенным волнением: речь идёт о бесконечно дорогом мне человеке, родственнике, которого знаю и люблю уже почти полвека. За эти годы не один раз приходилось обращаться к АИ, просить о родных и друзьях. Для Андрея Ивановича не было границы между бедами государственного размера и страданиями отдельных людей. Неизменно он приходил на помощь – немедленно и эффективно. Не называя имени, скажу, что один из моих близких родственников жив сегодня благодаря ему.

Коллега-математик, пациент АИ однажды назвал его Институт (ГНЦ) «оазисом». Когда я повторил эту метафору в телефонном разговоре с АИ, он ответил: «Да, но пустыня наступает». Кто же знает, кто измерит с чем, с кем, с какой пустыней приходится бороться Андрею Ивановичу, ограждая уникальное медицинское учреждение, своих коллег, и – главное – своих пациентов?

Дороги мне и два составителя, лучше сказать соавтора книги (ибо главным, хотя и неформальным автором следует считать самого АИ). Борис Соломонович Горобец хорошо знаком читателям портала «Заметки по еврейской истории» как автор многочисленных эссе, особенно серии статей о Ландау. Этим работам я посвятил большой очерк «Трансцендентность человеческой души» . В конечном счёте, Борис Соломонович выпустил трилогию о Ландау. Находясь в последние годы в тесной электронной переписке с Горобцом, получая от него в дар подписанные им книги, я всё более удивлялся глубине и разнообразию его дарований, широте интересов, простирающихся от физики, до стиховедения и поэтических переводов . Огромное впечатление производила его титаническая работа над обсуждаемой сейчас книгой. Борису Соломоновичу приходилось преодолевать трудности, которые мне порою представлялись неодолимыми. На заключительном этапе решающую роль сыграл сын Андрея Ивановича Павел Андреевич Воробьёв. Павла, Пашу знаю с лета 1967 года. Ему было 9 лет, и своей энергией он напоминал мне «вождя краснокожих», героя популярного в те годы фильма Леонида Гайдая «Деловые люди» по новеллам О. Генри. Сегодня Павел Андреевич видный учёный и организатор российского здравоохранения, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой гематологии и гериатрии Московской медицинской академии, заместитель председателя формулярного комитета Российской академии медицинских наук.

В своей работе составители опирались на бесчисленные аудиозаписи прямой речи АИ, выполненные и, бóльшей частью, расшифрованные многолетним сотрудником Андрея Ивановича Никитой Ефимовичем Шкловским-Корди.

Вот, что пишут о книге и о своей работе над нею авторы-составители:

«Это книга о необычном враче и личности – Андрее Ивановиче Воробьёве, академике РАН и РАМН, директоре Гематологического научного центра (ГНЦ) РАМН, великом терапевте. Точнее – это не только книга о нём, но и его книга. Обстоятельства создания этой книги небанальны. Её появление есть следствие пересечения многих цепочек событий: медицинских и немедицинских, столкновения интересов и мнений, разрешения тлеющих конфликтов.

Основным автором этой книги, безусловно, является сам АИ. Ему принадлежит здесь и большое количество текстов – прямой речи, цитируемых публикаций, интервью. Для краткости, будет использоваться аббревиатура "АИ" (приём, общепринятый в мемуарно-исторической литературе) для обозначения авторства А.И. Воробьева. Комментарии, некоторые дополнения и воспоминания написаны авторами-составителями книги. Но они лишь дополняют, связывают или инкрустируют высказывания первичного автора.

Записи прямой речи сделаны Никитой Ефимовичем Шкловским-Корди (НШ), на протяжении многих лет являющегося помощником АИ. Это записи утренних конференций (УК), лекций, выступлений, занятий с курсантами по морфологии, врачами, просто разговоров в кабинете. Без этой титанической работы книги бы создать не удалось. Точнее – это была бы другая книга. Вот, что пишет сам Никита Ефимович: "Ответственность для меня очень большая и для моей жизни совершенно единственная… Эту книгу создал Андрей Иванович Воробьёв и его собеседники – главным образом врачи – в которых он метал молнии вдохновения, восхищения и гнева. Родилась накалённая атмосфера рабочего подвига, в которой сам АИ только и может существовать. <Я> с жадностью просидел около Андрея Ивановича 25 лет и всё никак его не наслушался... И я первый автор – это проявление той же жадности и признание… Эту книгу записала Ирина Михайловна Кунина, прослушавшая, и расшифровавшая тысячи страниц… Борис Соломонович Горобец, …пришедший, увидевший и победивший – благодаря его концентрирующей энергии эта книга сложилась в книгу"» (Предисловие, стр. 5-6).

Продолжу развёрнутое цитирование Предисловия. Всё равно мне лучше не сказать.

Б.С. Горобец:

«Мой друг, всемирно известный физик-теоретик, профессор Анри Амвросиевич Рухадзе давно дружен с Андреем Ивановичем и мне много о нём рассказывал. С другой стороны, недавно А.А. Рухадзе написал большое Предисловие для моей историко-научной трилогии «Круг Ландау», выступал с рецензиями на другие мои книги об ученых и истории Атомного проекта СССР. 18 апреля 2008 г. мы с А.А. Рухадзе ехали в г. Зеленоград на встречу с читателями трилогии. В электричке мы размышляли о новых темах. Анри Амвросиевич мне сказал: "Не хочешь ли ступить на землю нового для тебя континента науки? Напиши книгу о А.И. Воробьёве! Это великий врач, учёный и человек. Берись! Ты сможешь! Я вас познакомлю".

Так после майских праздников состоялась наша первая встреча втроём в кабинете директора ГНЦ. Разговор длился всего минут десять. АИ без энтузиазма согласился с идеей. Это и понятно: он меня совершенно не знал. Но он не спросил, с чего это вдруг немедик готов взяться за медицинскую тему. С тех пор я неоднократно слышал этот естественный вопрос. Сейчас мне уже легче ответить на него, имея под рукой сотни страниц книги. Разумеется, недопустимо, чтобы посторонний автор-составитель анализировал и выносил суждения о медицинских науках, это было бы профанацией. Однако в предлагаемой книге такого рода отсебятины нет, вся её текстовая медицинская основа принадлежит главному герою, академику А.И. Воробьёву. Я занимался лишь редактированием и компоновкой текстов, т. е. выстраиванием их в единую логическую линию.

Но вернусь к майскому утру 18-го числа 2008 г., когда АИ подарил мне свои книги: «До и после Чернобыля» и "К 90-летию Великого Октября". Тогда я попросил его назначить посредника из числа медиков для текущего общения со мной и помощи. Он назвал своего ассистента Никиту Ефимовича Шкловского-Корди. В середине лета 2008 г. я выслал последнему первые пробы двух глав начатой книги. Через пару недель пришел ответ, в котором говорилось: «Андрей Иванович готов работать». Я попросил снабдить меня дальнейшими биографическими и медицинскими первоисточниками. И в ответ получил от НШ около 600 страниц электронных текстов, все они состояли из фрагментов величиной от трёх-четырёх фраз до двух страниц. Большинство фрагментов были обозначены буквами УК, рядом с которыми стояла дата. Я понял, что это ─ расшифровки кусков аудио- и видеозаписей, сделанных во время утренних конференций в ГНЦ.

Это были первичные расшифровки с голоса. Отрывки были распределены по темам: Образ А.И. Воробьёва, Институт, О лечении, Родильницы, ОЛБ [острая лучевая болезнь – Б.К.], Катастрофы, Наука, Этика. Сопроводительная терапия. Но внутри этих тем никакой рубрикации не было. Я был обескуражен: представленный конгломерат выглядел как неподъёмный для неспециалиста, он содержал огромное количество незнакомых понятий и терминов, фамилий и аббревиатур, сюжетных перескоков и вместе с тем множество повторов при пересказах одних и тех же событий, но разными словами и с разными подробностями. Да и самим расшифровщиком (мне незнакомым) была расставлена масса вопросов рядом с терминами и фамилиями, которые вызывали затруднения при их реконструкции со слуха, было также много пропусков текста. Вместе с тем, оригинальные тексты АИ поражали неповторимостью речи, яркостью и разнообразием лексики, широким охватом самых разных тем, необычностью трактовки медицинских и общественных проблем. Было понятно, что этот громадный информационный массив необходимо сохранить как наследие выдающейся отечественной терапевтической школы и как производную мышления и деятельности видной научно-общественной персоны в новейшей истории нашей страны.

После того как в феврале 2009 г. эта черновая подготовка была закончена, произошло событие, предрешившее участь книги – меня познакомили с Павлом Андреевичем Воробьёвым, который взял на себя вторую, важнейшую часть всего дела. Следует отметить, что идея нас познакомить и подключить сына АИ к работе над книгой принадлежит нашему общему другу Борису Кушнеру, поэту и профессору математики, живущему в США; наше знакомство с П.А. Воробьёвым состоялось в мае 2009 г. через Интернет. Результатом совместных усилий стало появление трёх больших разделов, в которых представлены три стороны жизни героя книги: "историко-биографического", "профессионального медицинского" и "общегражданского". Каждый из них, по сути, является самостоятельной книгой. Разделы гармонизированы друг с другом и значительно обогащают, дополняют один другой.

Электронная запись живой речи АИ с разбором текущих дел, его рассказы об ассоциативных ситуациях, анализ казусных прецедентов, воспоминания о своих учителях и других знаменитых врачах, учёных, артистах, политиках, предшественниках и современниках АИ по литературной форме напоминают дневниковые записи.

Работа с оригинальными текстами АИ требует хирургической точности. Что-то неизбежно приходится править, ведь устная речь, да ещё и после расшифровки со слуха обязательно содержит дефекты, не приемлемые для переложения на бумагу. Однако, с другой стороны, нельзя всё вылизывать и приглаживать до такой степени, что речь теряет живую своеобразную сущность, превращается в протокол заседания, в котором главное ─ это содержание. Живая речь должна сохранить свою животворность и неподражаемость, передавать лексическую оригинальность и многоцветность личности. Приведу несколько примеров. АИ часто употребляет при обращении к своей аудитории слово "Рябят"! Это ─ устаревший, звательный падеж, оставшийся в русском языке только в простонародной устной форме ("Андрюш!"). Редактор-педант, вероятно, поправит на "Ребята!" или, что совсем уж неудачно, на "Коллеги!". Это было бы недопустимым отступлением от духа и формы оригинала. То же относится к употребляемым изредка АИ простонародным словечкам: помер, помирающий, не могёшь, наклал, начхал, опосля и т. д. Да, это не дипломатический лексикон, не серый язык бюрократов. Это даже не язык ординарных учебных и научных аудиторий. Это концентрат всего широчайшего диапазона русской речи, в которой смешались все цвета лексического спектра: литературно-культурный, научный, врачебный, народный. Обработка живой речи АИ, надеюсь, сохранила его личностной колорит.

Замечу, что прецеденты подобной формы в мемуарной, научно-исторической литературе почти не встречаются. Мне известен лишь один случай – книга: П.А. Александров. Академик Анатолий Петрович Александров. Прямая речь: 2-е изд. – М.: Наука, 2002, 248 с. Это целиком расшифровки магнитофонных записей, сохраняющие неприглаженную речь крупнейшего физика-атомщика, Президента АН СССР. Благодаря этому книга читается как художественная литература и выгодно отличается от большинства довольно-таки занудных фолиантов о жизни и творчестве крупнейших учёных [вот так и я не мог оторваться от воробьёвского тома! – Б.К.]» (стр. 6-9).

Оба автора-составителя написали ряд частей книги. В частности, Борису Горобцу принадлежат многочисленные комментарии, некоторые из которых приобретают статус самостоятельных ярких эссе. Здесь следует упомянуть разделы об атомных авариях в СССР и, особенно, очерк о Чернобыльской катастрофе в её физическом, общественном, моральном и судебном аспектах. Производит также большое впечатление выполненный Борисом Соломоновичем анализ ельцинской эры, современного состояния российского общества и всей нашей цивилизации как таковой. Печальный анализ, насколько я понимаю, близкий к взглядам А.И. Воробьёва.

О вкладе П.А. Воробьёва подробно говорит он сам :

«Но не только Никита Ефимович записывал АИ и потом делал из этого печатные тексты. Мне, Павлу Андреевичу Воробьёву (дальше в тексте книги ПА), хотя и удавалось это гораздо реже, довелось многое записать и расшифровать. Не всё вошло в эту книгу, многое, как и у Н.Е. Шкловского-Корди, осталось в архивах. Кое-какие записи цитируются в этой книге. Мне и раньше приходилось формовать из, на первый взгляд, бессвязных записок АИ, актуальные тексты. Так, например, родилась книга «До и после Чернобыля». До сих пор никто, включая АИ, не может распознать, где чьи тексты. Обычно указывают на один полноценный фрагмент, но он просто написан другим языком, в "разговорном жанре". А личного авторства остальной текст книги не имеет.

Вторым этапом работы, после первичной обработки текстов БГ [Борис Горобец – Б.К.], было повторное прочтение текстов уже взглядом врача. Кроме того, в книгу были вставлены тексты-воспоминания и тексты-комментарии. Воспоминания были либо написаны мною раньше, либо являлись расшифровками воспоминаний АИ, в частности, сделанных им во время болезни весной 2009 г. Так, для АИ семья, Николина Гора , друзья – огромная часть жизни. Достаточно сказать, что обычное для нашей семьи застолье включает от 20-30 (меньше нельзя пригласить, так как это только дети, внуки и правнуки АИ) и до 60-70 человек. Из них подавляющее большинство носит фамилию Воробьёвых. Костяком семьи являлись братья Анатолий Александрович, Николай Александрович, Павел Михайлович и сестра Марина Евгеньевна [двоюродные сестра и братья АИ – Б.К.]. Много лет собирала всех моя мама Инна Павловна Коломойцева. Без этих "семейных" фрагментов книга об отце была бы не полна.

Поскольку я был не только наблюдателем, но и активным участником многих драматических событий, описываемых в этой книге, у меня сформировался свой взгляд на многое, цитируемое здесь. В чём-то наши воспоминания расходятся и мне приходилось переспрашивать и уточнять у АИ отдельные факты. Где-то, наоборот, мнения и представления идентичны, но сильно отличаются от суждений окружающих. Перечитав и как бы пережив вновь некоторые эпизоды, я пришёл к выводу, что материал содержит уникальные данные по современной медицине, которые не нашли отражения ни в одном печатном издании – ни в книгах, ни в статьях. Он вполне может и должен считаться учебником современной медицины» (Предисловие, стр. 9-10).

Дача Воробьёвых на Николиной горе, 1967

Не имея никакого (кроме собственных болезней) отношения к медицине, дерзну разделить авторитетное мнение Павла Андреевича. В книге содержится огромное количество примеров из медицинской практики АИ, начинавшего свою врачебную деятельность в Волоколамске, в качестве того, что когда-то именовалось «земским врачом», (т. е. врачом для всех и практически по всем медицинским нуждам), и возглавляющего сегодня Гематологический научный центр, лечебно-исследовательский институт мирового значения. К этому можно добавить интереснейшие рассказы об учителях АИ, о старшем поколении, о коллегах. Рассказы, которые – не сомневаюсь – украсят страницы будущих учебников истории медицины.

Как уже упоминалось выше, значительную часть книги составляет прямая речь Андрея Ивановича, сохранённая (свидетельствую!) в своей неподражаемой форме. Удивительный язык, удивительная живость ума и воображения, огромный жизненный опыт – всё сплавилось, вместилось в свободный речевой поток, в котором медицинские соображения переплетаются с воспоминаниями, высказываниями о книгах, исторических персонажах, политико-философских проблемах. Словарные пласты, поднимаемые АИ, включают просторечия, называния вещей их прямыми бытовыми именами. Вместе с тем (в отличие от некоторых модных сочинителей) в его речи нет и тени грубости. Книга, кстати, завершается кратким списком афоризмов, метких высказываний Андрея Ивановича.

Вот один пример (из тысяч!) живой речи АИ:

УК [Утренняя конференция – Б.К.] 01-04-08; 02-04-08; 21-05-08. О некротической энтеропатии.

«Когда-то была описана специальная форма – кишечная форма острой лучевой болезни. Тогда это было модно – мозговая форма острой лучевой болезни, кишечная форма лучевой болезни. Всё это бред сивой кобылы в лунную ночь, потому что, если по башке треснуть тысячью рад, то будет башка работать плохо при молниеносном облучении. Это не мозговая форма, это 1000 рад. Если по пузу съездить 600 радами, то будет понос и рвота. И все помирали. При одном условии они перестали помирать – мы сняли секрецию, остановили полностью поступление жидкости в рот, в кишки. <…>» (стр. 683; дивная метафора бред сивой кобылы в лунную ночь ).

Утренние конференции часто напоминали мне сводки с поля боя: Андрей Иванович сражается за жизнь каждого своего пациента. Сражается до последнего. Не щадя ни своих воинов-сотрудников, ни себя самого. Сколько по всем понятиям безнадёжных больных вырвано из цепких лап смерти!

Вот два примера:

УК 24-02-05. Ка-ва – демонстрация на УК

«АИ: Так, что ещё? Демонстрация. Ну, чего пришла-то? Как дела?

Ка-ва : Хорошо.

АИ: Как фамилия?

Ка-ва : Ка-ва.

АИ: Ка-ва, чёрт возьми! Ну, все сцены во Владикавказе, о которых товарищ Ка-ва понятия не имеет, я здесь рассказывал много раз. Я могу повторить при ней. Мы заседаем во главе с министром здравоохранения. Обсуждаются тяжёлые больные. Фамилия Ка-ва не произносится. Выходим в коридор. Шавлохов, Галстян [хирург и реаниматолог из ГНЦ, сопровождавшие АИ – Б.К.] и ваш покорный слуга. И нам, между прочим, говорят, что там, в Беслане, агонирует больная. Я говорю: "Как агонирует?" – "Ну, агонирует, у неё давления нет, гортань свернута, ранение лёгкого, и вообще... Ладно". Я говорю: "Что ладно, что там происходит?" – "Андрей Иванович, там военные хирурги, там хирурги местные. Сделать там ничего нельзя. Больная агонирует". Я начинаю пытаться выяснять, что же это за агония, когда ранение было 5 дней назад, в среду. А мы приехали во вторник. Я говорю: "Чёрт-те сколько агонирует!" Тогда собеседник начинает повышать голос. Что это Воробьёв не понимает, о чём идет речь? Не надо мешать людям хоронить больную. Вот эту вот. Тогда я поворачиваюсь к местным врачам и говорю: "Вот видите этих двоих? Вот Шавлохов и вот Галстян. У вас машина есть?" – "Есть". – "Берите их и уезжайте!" Молча взяли и уехали. Результат налицо. Вот и всё. Весь рассказ. Ты это не знала? Ну, и не надо тебе этого знать. Хорошо. Дальше Шавлохов или кто будет рассказывать?

А.И.: Дело в том, что наши товарищи приехали, застали – давление низкое, сатурация никакая. Ну, всё плохо. И ранение тут, да? Вот тут. Какое ранение-то, скажи, ну, что я буду…

Шавлохов : Пулевое ранение верхней доли левого легкого.

АИ: И вы убрали верхнюю долю?

Шавлохов : Да.

АИ: Утром я уже был в Нальчике, по телефону сообщили: больная в полном порядке. Ночью они оперируют, утром всё кончено. Вот, если бы она понимала, что она наделала. Она устроила маленький переворот в военно-полевой хирургии. Я могу при ней всё это говорить, потому что она ни у кого ничего не попросит в благодарность за то, что она осталась жива. Но это пример того, понимаете, почему оперировали в Беслане. Беслан это маленький городок. В Беслане находится аэродром, который называется Владикавказ. Это примерно, как наше Внуково или Шереметьево. Всех вывезли тяжёлых во Владикавказ, а её было нельзя вывезти, она нетранспортабельна. И вот современная хирургия, военно-полевая, должна ориентироваться на то, в отличие от пироговско-смирновской, то есть времён Отечественной войны, что не раненых везти к врачам, а врачей – к раненым! Тогда можно спасти тех, кого нельзя спасти с помощью перевозки. Перевозка тут только убьёт больного. А соперировали – здоровая девка, у неё всё на месте. Ну, там что-то у тебя… Почему тут у тебя ожерелье такое? Ладно, иди!

Ка-ва : Я хочу поблагодарить.

Ка-ва : Вас, за то, что вы так трогательно отнеслись к нашему горю. Спасли нас. Особенно я хочу низко поклониться Вам.

АИ: Да иди ты!

Ка-ва : Виктору Сергеевичу [Шавлохову – Б.К.]и Геннадию Мартыновичу [Галстяну –Б.К.].

АИ: Ну, давай, давай, давай! (Аплодисменты.)» (стр. 613-614).

Из выступления АИ на утренней конференции в день своего восьмидесятилетия 1 ноября 2008 г.:

«Вот утром пришёл – мама, уже немолодая мама, а когда-то, лет тридцать назад мы вылечили её сына от острого лимфобластного лейкоза. Мы тогда не шибко здорово лечили, но лечили и вылечили. Сияние глаз таких мам, оно подарком может быть только нам. Больше никто – никакие министры, премьер, президент, полководцы, маршалы… – вот такого в подарок они не могут получить. Потому что Гиппократ говорит: "Врач подобен Богу". Я не меряю это на свой аршин, избави Бог, я один из гиппократовых потомков, как мы все. Но эта фраза была сказана именно потому, что только врачу это может достаться. Из неживого делать живого» (стр. 855).

Как сейчас вижу АИ при нашей первой встрече в 1967 году. Уютный абажур над круглым столом. Две сестры – Мира Самойловна и Зинаида Самойловна Кизильштейн. Дед моей жены Марины Каменевой Исаак Самойлович был их братом. Мира Самойловна – мать Андрея Ивановича. АИ рассказывал о своей недавней поездке в Кувейт. Поразительно, что для меня он как бы не изменился с тех пор – те же черты лица, та же идиоматическая манера речи. Дело было в квартире Зинаиды Самойловны и, увы, эта встреча с нею оказалась последней – вскоре она умерла.

Так начались многолетние тёплые отношения с Мирой Самойловной, дружба с Ириной Ивановной, родной сестрою АИ, с её мужем Василием Васильевичем Малиновским. Об этих необыкновенных людях я попытался рассказать в прощальном эссе «Об ушедших друзьях» .

В АИ сошлись две сильные линии. С русской стороны Воробьёвы-Соколовы, с еврейской – Кизильштейны. С кизильштейновской стороны привлекает внимание дед Андрея Ивановича, Самуил Исаакович известный московский врач, имевший собственную клинику в Замоскворечье. Так начиналась медико-биологическая династия Кизильштейнов-Воробьёвых.

Книга открывается рассказом АИ о своих корнях и воспоминаниями Ольги Ивановны Воробьёвой, тёти Андрея Ивановича. Рассказ Ольги Ивановны – удивительная в своей прямой простоте хроника жизни крепкой, основанной на твёрдых моральных принципах русской семье в трудные пред- и послереволюционные годы. Принципы эти проводились без громких деклараций, ежедневным примером старших. Сегодня бы такое, в наш отравленный эгоизмом и моральным релятивизмом век, в котором, кажется, уже не стало понятий «хорошо» и «плохо», «добро» и «зло», а всё перемешалось в похлёбке под названием «разные мнения».

Редкостные штрихи времени встречаешь в таких повествованиях, никакая беллетристика не сравнится. Скажем, рассказ Ольги Ивановны об эвакуации в Ташкент (стр. 24-25) 14 октября 1941 г. В купе, рассчитанном на пятерых, было размещено 11 человек со всеми вещами. Семья профессора МГУ Герасимова, семья композитора Крюкова, кинорежиссёр Рошаль. «На одной из верхних [полок], с маленьким спортивным чемоданчиком, почти безвылазно, сжавшись в комочек – писатель Зощенко» (стр. 24). … «Впервые я увидела Зощенко живьём, он поражал всех присутствующих и живущих в этом купе людей своей отрешённостью от жизни, неконтактностью и неразговорчивостью» (стр. 24-25).

Нам трудно вообразить через что прошли родители Андрея Ивановича, он сам, его сестра Ирина. Отец, выдающийся ученый Иван Иванович Воробьёв был расстрелян, мать, биолог Мира Самойловна Кизильштейн провела долгие годы в ГУЛАГе.

Вспоминает Андрей Иванович Воробьёв:

Из интервью АИ 04-04-05. «Я был ребенком "врагов народа"»

«Мне ещё не исполнилось 8 лет, когда арестовали папу, а через примерно три месяца арестовали маму. Её арестовали 20 декабря 1936 года, под выходной, тогда у нас была пятидневка. Спустя 50 лет мы узнали, что именно в этот день был расстрелян папа. Точная дата ареста папы мне неизвестна, потому что он был арестован в Алма-Ате, куда был выслан. <…> » (Стр. 32-33).

С сайта www.aivorobiev.ru . Детство кончилось.

«Маленькое существо, вчера засыпавшее под колыбельную песню мамы, привыкшее к её теплой руке, боготворившее своего папу, который всё умеет и никого не боится, просыпается утром сиротой. На дворе ему мальчишки сообщают, что родители его теперь сидят. Жуткое саднящее душу чувство поселяется под ложечкой, и – на десятилетия. Детёныша посещает один и тот же сон, как он бежит по зелёному весеннему лугу навстречу улыбающемуся, вернувшемуся из дальней стороны своему любимому папе. Мальчуган не хочет просыпаться, чувствуя, что это всё-таки только сон.

Приезжает с другого конца Москвы опекунша – бабушка и застаёт своих бездомных внуков в прихожей коммунальной квартиры на небольшом узле, где уложены все их вещи. Она увозит детей к себе в переполненный дом; там они будут спать на стульях, расставляемых на ночь между буфетом и столом. А дверь их бывшей комнаты, вчера ещё такой уютной, родной, залеплена большой сургучной печатью. Появилось новое выражение – "квартира опечатана " » (стр. 34-35)

АИ. Запись марта 2009 г. и УК 08-11-07. О возвращении мамы с Дальнего Востока в 1948 г.

«Маму, когда посадили, судили, дали ей 10 лет. Мама находилась в списках Сталина. Там на её фамилии, на списке, есть «За И. Ст.». Так что это всё согласовано. Мама сидела сначала в Ярославском централе в одиночке, чуть не погибла там. Она сидела с Цилей Рубинштейн и в Ярославле и на Колыме. Циля жила с врождённым пороком, она жила много лет потом у нас на Николиной Горе» (стр. 64).

УК 08-11-07. О возвращении мамы с Дальнего Востока в 1948 г.

«Месяц она ехала с Дальнего Востока в товарном составе, который идёт вне расписания. Ты звонишь в справочную, тебе говорят: "Сегодня не приходит, звоните завтра". И вот, наконец, мы приходим, знаем уже номер вагона, она передала нам, мы идём вдоль платформы. И, наконец, идёт навстречу мама. Фотографию она мне прислала, и вообще 10 лет не бог весть какой срок, чтобы не узнать, конечно, я её узнал. Но она меня прострелила глазами, эти глаза нарисованы только в одной картине – Репина "Не ждали". Он идёт из тюрьмы, он входит, вот – глаза человека, которого не ждали. Надо сказать, что эти глаза у мамы исчезли очень быстро, но оттуда она пришла с этими глазами. Это было ужасно. Но следующая ужасность – то, что я не мог её назвать мамой. Я не знал, куда мне деваться. Мы же с ней переписывались, это не то, что я встретил человека, которого в силу обстоятельств потерял вообще, мы переписывались, и очень активно переписывались. Потом можно было писать много. Я ей писал. И она мне писала. И вдруг – не могу. Я мучаюсь, говорю: "Зин, скажи ей…". Потом прошло, конечно. С мамой мы очень дружили. Несопоставимо больше, чем моя сестра Ирина с ней. Ирина старше меня на 6 лет. Когда маму арестовали, мне 8, а ей 14, это разница огромная, 14 – взрослая девка. И потом – я ей много писал, Ирина меньше. И я к ней ездил в Осташков, жил там. <Осташков – ссылка на 101-й км после освобождения с Колымы. Потом – повторный арест, высылка под Алма-Ату (Георгиевка), посадка в лагерь (Кенгир, Степлаг, Карлаг), выход из восставшего лагеря, позже – освобождение в 56.> » (стр. 64-65)

УК 30-11-07 . О лагерях: «Всё было гораздо страшнее».

«Я хочу вам сказать, что 4 декабря в конференц-зале состоится заседание Московского историко-литературного общества "Возвращение", посвящённое Паулине Степановне Мясниковой. Речь идет о спектакле "Дороги, которые мы не выбирали". Дело в том, что когда-то Евгения Гинзбург написала книгу "Крутой маршрут". Она профессиональный писатель, я её хорошо знал, это мать Василия Аксёнова. Она настоящий писатель. Отбарабанив свою десятку на Колыме, она написала "Крутой маршрут". Я спросил свою маму, которая с ней была в одном лагере, но в режимах, немножко разных – у мамы был потяжелее – я говорю: "Мам, ну как?" Она говорит: Ну, "Андрюшка, всё это, конечно, хорошо, но всё было гораздо страшнее". Точно так же она мне ответила на вопрос по "Одному дню Ивана Денисовича". Она усмехнулась и говорит: "Ну, это же литература. Ну, что ты? Конечно, всё было несопоставимо страшнее".

Я уже знал от Жени Гинзбург, что настоящую книгу "Крутой маршрут" она сожгла, а до нас дошла та книга, которую можно было передать в печать. А Павочку Мясникову (тоже колымчанку, солагерницу мамы) я знал с юности. Когда в "Современнике" Волчек стала ставить "Крутой маршрут", позвали Павочку консультировать. А Волчек – она же настоящий режиссер – её разглядела и предложила: "А вы не сможете играть в спектакле?" Павочке уже было плотно за 80, но она стала всемирно известным актёром театра "Современник". Если не ошибаюсь, они исколесили весь мир, включая Америку. Этот спектакль шёл на ура» (стр. 65-66).

Павочка (Паулина Самойлова-Мясникова (в центре) в спектакле «Современника» «Крутой маршрут»

Нужны ли здесь мои комментарии? Всё сказано. А Павочку (Паулину Степановну Самойлову-Мясникову) мне посчастливилось знать. Разговаривал, смеялся вместе с нею и с её колымскими «коллегами»: в доме Ирины Ивановны Воробьёвой собирались «колымчане», солагерники её мамы, Миры Самойловны. Удивительные люди! Пройдя через все круги ада, они сохранили и любовь к жизни, и доброе отношение к нам, ничего подобного не знавшим (сужу по себе!) и чувство юмора… О Павочке, о театре Волчек прекрасно написал муж Ирины Ивановны, незабвенный Василий Васильевич Малиновский …

И здесь невозможно не сказать о деятельности Андрея Ивановича по увековечению памяти жертв сталинского террора. При его непосредственном участии был сооружен на Николиной Горе памятник репрессированным никологорцам, один из первых монументов такого рода. Андрей Иванович принял деятельное участие в издании и написал послесловие к двухтомнику «Доднесь тяготеет» , уникальному сборнику воспоминаний (не лучше ли сказать – свидетельских показаний?) узников ГУЛАГа. Причём первый том публикации целиком «женский».

Открытие памятника жертвам сталинских репрессий на Николиной горе. 18 августа 1996 г.

В центре А.И. Воробьёв, Е.А. Евтушенко. Справа – Лариса Миллер.

Слева (с камерой) Василий Васильевич Малиновский

Неудивительно, что человек таких экстраординарных дарований и энергии, как АИ занимает активную общественную позицию. Порою с большим персональным риском.

Открытие памятника жертвам сталинских репрессий на Николиной горе.

Павел Андреевич Воробьёв:

«Не может сегодня медицина существовать вне политики. Как и политика без медицины. Здравоохранение потребляет огромные общественные ресурсы, оно давно регулируется государственными актами. Вопросы обеспечения медицинской помощью входят во все предвыборные программы высших руководителей государств. Современное здравоохранение отражает социалистические подходы, сформулированные в нашей стране без малого 100 лет назад: общедоступность, равенство, справедливость, каждому – по потребности. Отсюда интерес к общеполитическим проблемам у врачей неслучаен. Более того, А.И. Воробьёв был депутатом Верховного Совета СССР последнего созыва, выступал там, стал единственным депутатом, выступившим против ГКЧП в свободном эфире "Эхо Москвы" 20 августа 1991 г. Это выступление, никогда ранее не печатавшееся, достойно воспроизведения:

Радиоведущий : 22 часа, одна минута…мы пока из эфира выходить не собираемся. Послушайте мнение, которое высказывает народный депутат СССР, академик Андрей Воробьёв: "Вы меня спрашиваете сейчас <комментарии> к событиям, которые развернулись сейчас и взволновали весь мир. Речь не идёт о государственном перевороте, переворотом называется захват власти. Власти у путчистов нет. Они захватили Кремль, они захватили центральные пункты связи со страной, но республики их власти не признают, народ – тем более. Москва вышла на улицы и своими телами окружила так называемый Белый Дом, дом в котором заседает Правительство России – единственное правительство, единственное законное правительство, которое остаётся верным конституционной власти, власти Президента. Меньше всего речь идёт лично о Горбачеве. Если бы речь шла лично о нём, вероятно, он был бы давно уничтожен. Речь идёт о республиканском правлении или о диктатуре, о возврате к диктатуре. Причём очевидно, что путч носит ярко окрашенный правый характер. Сразу начались запреты газет. Даже «Комсомольскую правду» запретили. Страшно подумать, что творят люди, дорвавшиеся до власти. Конечно, если они удержатся у власти, то будет гражданская война. В сущности, она уже началась: двигаются танки к Каунасу, захвачена телебашня в Риге, – всё это по сообщениям разных радиостанций, поэтому за достоверность трудно отвечать. Сейчас сообщают и звонят, что двигается огромная танковая колонна на Парламент России. Это уже гражданская война. Если они задержатся в захваченных креслах, то страна будет вся охвачена гражданской войной. Только, кто с кем будет воевать? Вряд ли армия будет воевать за интересы маленькой группы людей. А сами по себе они ничего не представляют. У них нет программы выхода из экономических сложностей нашей страны, потому что они источник этих сложностей. Их надо спровадить спокойно на пенсию, подальше от кресел, и тогда как-нибудь мы с Общим рынком договоримся, с внутренним рынком договоримся. Мы идём проторенным путём, мы ничего не должны открывать. Выйдем мы из экономического тупика, в который именно они, именно наш премьер нас загнали. Конечно, мы справимся с преступностью, конечно, не с помощью того министра внутренних дел, которому никто не мешал бороться с преступностью. Но ведь он ничего не делал. Конечно, придут новые люди и наладят жизнь в нашей стране. Это не государственный переворот, государственную власть они не захватили. И дело чести нашего народа, молодых ребят, которые оказались в войсках, отказаться стрелять в своих сограждан. И тогда это будет путч, каковым он на сегодня и является. Власть сегодня реальная, которую слушают и которая объединяет всех – это Российский Парламент, это глава Российского Парламента – Ельцин. Он не один – это очень важно – а целая группа людей, законно выбранная, всенародно, никем не назначенная. Она и руководит сегодня Москвой, ну а фактически – всей страной"» (стр. 842-844).

Должен признаться, что, наблюдая в те дни издалека, из-за океана тревоги и энтузиазм защитников демократии, я опасался – не пришлось бы им горько разочароваться в тогдашнем кумире Ельцине. Помнил демагогические популистские поступки будущего Президента в бытность его секретарём Московского городского комитета КПСС. Не знаю, что думают сегодня об этой драматической странице истории защитники Белого Дома 1991 года. Вероятно, разбежались по своим углам-партиям. «Свобода на баррикадах» хороша только на полотне Делакруа. Горе обществу, доведшему себя до революции.

В 1991 г. Андрей Иванович стал министром здравоохранения в первом ельцинском правительстве России. Стоит ли удивляться, что оставался он в министерском кресле недолго ? При его независимом характере, нацеленности на реальное дело ужиться со своенравным Президентом и его в значительной степени безнравственной командой было невозможно.

Павел Андреевич Воробьёв:

«Нелегко ему оказалось и в министерском кресле. Идеалы не очень приветствуются в этажах власти. АИ повесил на видное место в коридоре, ведущем к кабинету министра, портрет святого доктора Гааза и лозунг: "Спешите делать добро". Уже на следующий день после его ухода всё это было снято воцарившимся министром-генералом Нечаевым. АИ пытался противостоять коррупции, которая полезла изо всех щелей нарождающегося государства нового типа. При этом он вошёл в конфликт с Верховным Советом, активно поддерживающим серые денежные схемы. Была организована негласная депутатская комиссия по проверке благонадёжности министра, руководили которой два его зама. Особенно отличалась рвением Белла Денисенко. Будучи истовой демократкой, она, не сумев до конца перековаться, произносила на коллегиях здравицы в честь Б.Н. Ельцина, требовала от АИ организации экспертизы Хасбулатова – спикера парламента, вставшего в оппозицию к Ельцину – на предмет употребления наркотиков. Когда АИ отказался участвовать в этом, он оказался в немилости и вскоре был снят. Узнал про отставку, будучи дома, из телесообщения, позвонил Гайдару, тот был не в курсе. На следующий день АИ был – по просьбе Гайдара – назначен и.о. министра и ещё месяца полтора-два отправлял эту должность в статусе пониже» (стр. 845).

Предстояли годы развала страны. Сначала СССР, затем России. Не является ли Ельцин государственным преступником огромного масштаба? Не мне отвечать на этот горький вопрос. Я не живу в России, и высказываться по её жгучим проблемам было бы неэтично с моей стороны. И без того уже сказано слишком много.

Мне хотелось бы закончить этот обзор, всколыхнувший столько воспоминаний, стихотворением, написанным к восьмидесятилетию А.И. Воробьёва Долгих, счастливых творческих лет Вам, Андрей Иванович!

Андрею Ивановичу Воробьёву к его восьмидесятилетию

Лечить святого и рвача… –

Согласно клятве Гиппократа

Любая смерть – миров утрата. –

От Бога – звание врача.

Не адресат трескучих маршей,

Не обладатель эполет, –

Целитель – самый главный маршал,

Защитник наших сладких лет.

С каргою разговор не долог,

Здесь всё всерьёз, не пыль в глаза.

С поличным канцер, подлый во рог! –

Бежит и брошена коса.

Простой обход, не конниц топот.

Страна страданий впереди.

И лишь в ушах набатом шёпот,

А.И. Воробьёв проработал министром здравоохранения с ноября 1991 по декабрь 1992 года (стр. 847).

Гематология, редкие заболевания крови. Еще несколько лет назад такой диагноз, как гемофилия звучал как приговор. Сегодня же у российских врачей-гематологов на вооружении бесценный опыт и серьезные научные открытия, но, как и много лет назад, тяжелейшим злом врачи продолжают считать курение, вследствие которого только в России ежегодно погибает более миллиона человек.

Андрей Воробьёв : Табак должен быть изъят из культуры человека, чем быстрее, тем лучше. Ничего особенного нет в том, что мы здесь проявляем некоторое насилие. Мы же проявляем насилие, когда запрещаем употреблять алкоголь шоферам – ничего страшного – это можно. Все в меру и умно, но без разговоров. Табак – наркотик. Табак наркотик? Наркотик. Легкий? Легкий. Он должен быть изъят?

Табак должен быть изъят из культуры человека. Ничего особенного нет в том, чтобы проявить в этом вопросе некоторое насилие. Мы же проявляем насилие, когда запрещаем употреблять алкоголь шоферам.

Должен. Защитники табака – это банальные коммивояжеры табачных фабрик, это враги мои, если хотите. А с врагами у меня должен быть жесткий разговор.

Академик Андрей Иванович Воробьёв – член Российской академии наук и Академии медицинских наук, первый министр здравоохранения Российской Федерации. Специалист в области фундаментальных и клинических проблем онкогематологии и радиационной медицины. Лауреат Государственной премии СССР. Кавалер ордена Ленина за заслуги по ликвидации медицинских последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Кавалер ордена "За заслуги перед Отечеством" III степени. Заслуженный деятель науки Российской Федерации. На протяжении четверти века являлся руководителем Гематологического центра Академии наук.

Андрей Воробьёв: Когда я был приглашен на пост директора, я поговорил с Чазовым, он был министром, о том, что центр гематологии должен становиться центром интенсивной терапии, потому что интенсивная терапия теснейшим образом связана с контролем над внутренней средой организма, кровью. У института мощная база заготовки крови, и надо было бросать его в пекло ведущих медицинских проблем. Мы, конечно, пришли на вспаханную почву. До нас очень много было сделано, подготовлены замечательные кадры. Мы окунулись в необходимость борьбы не с теми болезнями, о которых думали создатели этого центра: Александр Александрович Богданов, Андрей Аркадьевич Багдасаров, Анатолий Ефимович Киселев, Иосиф Абрамович Кассирский. Мы пришли, когда начали лечить опухоли. Это требовало колоссального напряжения сил, создания совершенно другой обстановки, перевода больных в одноместные палаты без разговоров, без торговли: дорого – не дорого. Ну, попробуйте ковать лошадь без наковальни, молотка, горна. Что вы можете? Ничего. Для нас создание условий, при которых уничтожение опухоли сопровождается тяжелейшей потерей иммунитета это обязательное условие, без этого нельзя, требуется, чтобы больной был изолированный от всего мира. Это не так дорого – это гораздо дешевле, чем его терять. Мы в этой борьбе за спасение больных опухолями системы крови, конечно, пользовались мировыми достижениями. Но надо было подготовить сильный отряд молодёжи, который мог за это взяться, и он должен быть вооружен. Вот мне надо, я протягиваю руку, и мне в руку кладут нужный медикамент – только так, тогда вы спасаете жизнь.

Что сделало это учреждение? Воспитало целый отряд молодых энтузиастов, абсолютных профессионалов. Они взялись за дело и наряду с копированием чужих лечебных программ, быстренько стали создавать свои программы лечения опухоли системы крови, сарком кровяных. Оказалось, что эти молодые девчонки, мальчишки, вчерашние выпускники мединститутов, где ничего подобного не было, они не знали, со своей базой пришли и начали создавать свои программы вылечивания больных. Обычно открытие способа лечения новой болезни – это достижение мирового масштаба, с мировой оценкой. Но не у нас. Если это списанная программа – ссылаются на зарубежные и кричат "Ура!" тому. А если наш сделал… Но не надо забывать, что Дмитрий Иванович Менделеев за свою периодическую систему Нобелевской премии не получил. А выдвигали? Выдвигали. Не дали. Может быть, кто-то еще получил? Да нет. Так бывает.

Доктор Воробьев никогда не стремился во власть, вообще старался держаться от нее подальше, но так вышло, что от его врачебного решения порой зависела судьба генсеков и президентов. Жизнь кидала его то в политику, а то и вовсе в министры. Так, 20 ноября 1991 года Указом Президента Ельцина академик Воробьев вошел в состав первого правительства Российской Федерации. От этого он не переставал оставаться врачом до мозга костей: над Воробьевым смеялись, когда он осматривал пациентов прямо на диване министерского кабинета, но он ни на кого не обращал внимания, и если больной нуждался в по мощи, то он оказывал ее незамедлительно. Число спасенных жизней даже трудно теперь сосчитать.

Андрей Воробьев: Я медицинское поприще прошагал от участкового врача, оказывал помощь на дому, принимал больных в поликлинике. Одно должен сказать: разговоры об очередях в поликлинике, об откладывании приема на другой день – этого не было. Очереди какие-то были, но они исчислялись десятками минут максимум, но я не мог уйти из поликлиники, не приняв всех больных. Это сельская районная больница, больной мог прийти ко мне за 10-20 верст. Как это отложить? Никак нельзя было. Врачей было мало. Время было трудное, близкое послевоенное, народ бедный. Я не могу вступать в спор с публикой, которая сегодня сокращает тысячи врачей в столице – это преступная акция. Извините, на этот счет у меня нет никакого снисхождения. Это преступление от недомыслия, от полного непонимания событий. От этой акции денег будет потрачено больше, чем сэкономлено.

Через судьбу Андрея Ивановича Воробьева прошли репрессии и война, становление советской медицины и ее спасение в непростые советские годы. Воробьев подготовил закон о передаче тюремной медицины в Минздрав, сохранил медицину высоких технологий. Он не позволил уничтожить ректоров Первого и Третьего мединститутов, хотя их судьба уже была решена, были подготовлены досье и проекты приказов. Еще бы, тогда было слишком много желающих урвать свой кусок, не считаясь с моралью.

Андрей Воробьев: Я не написал никаких законов, а без меня это было трудно сделать, позволяющих национализировать учреждения здравоохранения, этого не было. Разрешили национализировать аптеки без права перепрофилировать их профессионально, и все. Но в общем, как я оцениваю ту деятельность в целом – у меня не так уж много хороших слов осталось от тех времен. Я помню, что удалось с помощью моего первого заместителя Владимира Ивановича Шахматова провести важнейший закон, он касался только медицины, он даже не касался ракетного дела, который требовал от правительства финансирования отдельной строкой. Сегодня это люди не очень понимают, что такое "отдельная строка". Строка в бюджете – это закон сверх закона, это во что бы ни было - отдай. Мы это приняли. Ельцин подписал Указ Президента о финансировании отдельной строкой дорогостоящих видов лечения, поэтому ни один НИИ, а они все посвящены медицине дорогим способом лечения, не был ни разрушен, ни национализирован, ни уничтожен, ничего. Мы сохранили уровень здравоохранения – это наш плюс.

Когда я был министром, удалось принять закон о финансировании отдельной строкой бюджета дорогостоящих видов лечения. Благодаря этому ни один НИИ не был ни разрушен, ни уничтожен. Мы сохранили уровень здравоохранения – это большой плюс.

Перед уходом из Правительства, а я понимал заранее, что скоро мне надо будет там оставлять должность. К этому времени сменился почти весь кабинет – Ельцин не очень держал министров. Мы провели закон о передаче тюремной медицины из ведомства МВД, то есть из того ведомства, где были и следователи, в Минздрав, чтобы если появятся пытки, то освидетельствует врач, который не будет подчинен следователю. Этот закон был принят, я его подписал, а должны были визировать все министры. У Федорова, у нынешнего министра сельского хозяйства, у нас он ведал юриспруденцией, толковый и сильный был министр, он читал внимательно, что-то подправлял в запятых, но подписал, а через несколько дней наше правительство было ликвидировано. Вместо Гайдара пришел Черномырдин, я ушел в отставку. И здравоохранение передали, это незаконный акт, я это специально подчеркиваю, из МВД в Министерство юстиции. Стало немножко лучше, тюремное медицинское дело немножко улучшилось, но это безобразие, это, конечно, не то, и пытки остаются. Перед подготовкой этого закона я ездил в "Бутырку" без предупреждения, знакомился с их лечебным делом, встречался с арестантами, подробно говорил. Дела тюремные – это принципиальное лицо нации. Это надо помнить. Исправить надо. Принятый закон нужно вводить в жизнь.

В конце 80-х на одной из конференций академик Воробьев услышал от Джорджа Сороса, что в России смертность во время родов в 6-8 раз выше, чем в Европе. Вернувшись в Институт, Воробьев поставил очередную задачу: свести материнскую смертность при родах к минимуму. Опыт сельского участкового терапевта, помноженный на точные научные открытия и академические исследования, сделали свое дело – это была личная победа академика Воробьева, спасшего тысячи жизней молодых женщин.

Андрей Воробьев: Выяснилось, конечно, что все связано с тем, что перед нами довольно редкая в бытовом отношении болезнь, когда у роженицы начинается кровотечение. Ей переливают кровь – и она умирает от профузного кровотечения. Кровь переливать не надо, вся эта кухня была научно расшифрована. Переливать надо огромное количество плазмы, потому что все разыгрывается из-за внезапно развернувшегося свёртывания крови в родах. Мы это знали – распознали быстро. Здесь сыграло роль, что детали этой патологии были расшифрованы впервые в мире в нашей стране Марией Семеновной Мачабели, докторанткой нашей кафедры. Методы борьбы в основном были решены барнаульским врачом профессором Зиновием Соломоновичем Баркаганом. Вооруженные знанием дела, мы организовали в Москве скорую помощь на острые кровотечения. У нас свой транспорт, у нас свой запас плазмы, эритроцитов, тромбоцитов, передвижная лаборатория. Когда наша лаборатория не очень нужна, потому что картина болезни для опытного врача очевидна сразу, и мы потому уже говорили так московским акушерам: друзья, если наша машина, бригада наша врачебная, приедет до того, как женщина попадет в агонию, мы гарантируем спасение, от вас требуется только одно – скорый звонок. Причина этой частоты у нас заключалась в том, что были маленькие роддома и это редкое осложнение не позволяло акушерам нажить опыт. Если ты видишь болезнь один раз в жизни, неудивительно, что ты ее прозеваешь.

Если ты видишь болезнь один раз в жизни, неудивительно, что ты ее прозеваешь.

Надо роддома делать при крупных больницах – это первое. Второе то, что нельзя мыслить категориями кровь красная, вытекает кровь – надо лить кровь. Не та научная база. Мы с этим справились. Потом одновременно даже боролись против всякого рода ампутаций матки при тяжелых кровопотерях. Работали вместе с нашими акушерами. В основном все эти вопросы были решены.

Это Андрей Воробьев вытаскивал с того света облученных чернобыльцев. Начав с должности терапевта в районной больнице, сын репрессированных родителей, воспитанный детдомом, дослужился до министерского кресла. Но и там, рассказывают коллеги, в министерском кабинете, в комнате отдыха, у него был микроскоп – врач-исследователь, он шел наощупь, искал пути лечения неизлечимых болезней и часто побеждал. Его специализацей всегда были безнадежно больные.

Андрей Воробьев: Вы посчитаете, сколько стоит спасенная человеческая жизнь. В Америке это около 3 млн., в разных странах по-разному. Кстати, откуда по-разному? Это произвольная оценка потерянной жизни. Берем Америку – 3 млн.– это если вы спасли. А если потеряли? А ничего. Нет, друзья, мы потеряли 3 млн., вы это считайте.

Посчитайте, сколько стоит спасенная жизнь! В Америке – это около 3 млн долларов. Это если спасли. А если нет – потеряли 3 млн!

У врача во все времена не была легкая жизнь, он соприкасается со страданиями человеческими. Но видеть глаза спасенного тобою человека – это не орденская лента, заявляет академик Воробьев. По своей профессии он обязан ставить диагнозы, но другие врачи говорят, что Андрей Иванович этого делать не любит. Окончательный диагноз – это часто приговор, а он, убежденный рационалист и скептик, в глубине души ждет чуда.

Андрей Воробьев: Сегодня считается, что гранты, количество цитирований, вообще переход на бухгалтерский язык в оценке научных достижений – Бог им судья, я не хочу ничего говорить. Для меня важно, что вот мы взялись. К нам поступает больной, ему 90 лет. У него на шее саркома, а мы его вылечили, и он прожил еще 8 лет, и работал. Хотя мы имели полное право послать его к чертовой матери по возрасту. За 5 лет до этого у него случился тяжелейший вирусный энцефалит. Не может быть противопоказаний – это не моя профессия. Но врачи-кардиологи, которые его наблюдали, увидев энцефалит, поставив правильный диагноз, стали обзванивать инфекционные больницы города – никто не брал. Привезли в наш реанимационный отдел, он часто сталкивается с подобной ситуацией. Его взяли и через несколько дней привели в чувства, а дальше он опять работал. Не может быть противопоказаний – это не моя профессия. Мы сделали правилом: возраст не может быть противопоказанием к лечению опухоли, сам по себе возраст. Его сопровождающие могут быть, но только не годы – это тоже достижение.

Создался довольно серьезный отряд молодежи, который является базой для усовершенствования врачей, создания новых программ. Он работает, но дальше очень трудно, потому что сейчас все время бубнят о деньгах, а не о результатах. Считают, что это сцепленные явления: чем больше денег, тем лучше. Надо помнить: с Гиппократом ведь не спорят. Два человека, с которыми не спорят: не спорят с Иисусом Христом, автором Евангелия – вот что написано, то и правда. И не спорят с Гиппократом – что он написал – правда все. А мы хотим их поучить.

Сейчас врачам трудно работать и совершенствоваться, потому что сегодня все время бубнят о деньгах, а не о результатах. И при этом забывают, что с Гиппократом – не спорят.

Давайте несколько тысяч врачей в Москве выгоним на улицу. Как один странный деятель говорит, а что стоит неврологу взять переучиться и стать терапевтом. Ну, возьмет, получит соответствующий документ. Ну, я не могу, это смех и слезы как можно что-нибудь подобное говорить, мне трудно обсуждать это. Это уровень, как говорят, ниже табуретки.

Во-первых, реформирование не должно рождаться в головах так называемых организаторов здравоохранения. Не надо Собянину и его помощникам думать, а как реформировать медицину. Кто вас просит?! Вы скажите откровенно, у вас нет денег? Это другая плоскость. И вот вы, допустим, приходите в Институт онкологии и говорите, Михаил Иванович, понимаешь, опухолей много, мои врачи не справляются, что ты предлагаешь? Я уверен, что директор Онкоцентра даст разумный совет, как организовать, чтобы наличными силами обеспечить лечение.

Я уверен, что директор Онкоцентра может дать разумный совет, как необходимо организовать процесс, чтобы наличными силами обеспечить лечение.

Я то же самое могу говорить по многим вопросам. Тяжелое заражение крови. Не может тяжелое заражение крови лечить ни инфекционный, ни терапевтический стационар обычный. Там нужно иметь мощнейшую лабораторию свертывания крови, мощнейшую бактериологическую лабораторию, мощнейшую реанимацию. Поэтому у нас смертность от заражения крови ничтожно мала, а в обычной очень высокая. Это научный вопрос. Я бы на месте помощников Собянина обратился к директорам институтов с конкретным предложением: ребята, помогите в рамках вот такой суммы денег, которая у меня в кармане, организовать помощь. Они организуют, я вас уверяю.